Невская обитель

«Илья Алексеевич Ковылин муж был даровитый, смелый, предприимчивый и примерной ревности благочестия, не раз торжественно поражавший лжемудрие никониянизма... Он был общий покровитель всех церквей староверства от владык мира и насилия иерархии его, тщательный строитель великолепного здания в Москве на Преображенском кладбище и пожертвовавший оному своим имуществом до трехсот тысяч рублей. Он был редкий собиратель священных предметов древности и предков своих, творений соборов и мышлений догматизма и обычаев. Отличная его слава за доблести гремела по всей Москве, и раздавался звук ея в Петрополе, Риге, Астрахани, Нижнем и в прочих странах благочестия. Он жил в мире не для себя, а для Церкви и ближних... Разительное его красноречие, живая память, ясный и приятный его тон в убеждении истин пленяли каждого в его послушание и обращали на него глубокое внимание».

Одним из крупнейших духовных центров Староверия было и по сей день остается Преображенское кладбище в Москве. Видный старообрядческий писатель В. Г. Сенатов справедливо назвал основанные ревнителями древлего благочестия в 1771 г. в Москве Преображенское и Рогожское кладбища «старообрядческими кремлями», едва не затмившими славы и блеска единого общерусского московского Кремля. Один из этих кремлей — Рогожское кладбище — стал духовным центром старообрядцев-поповцев, другой — Преображенское кладбище — «превратился в культурный, экономический и религиозный оплот… безпоповской половины старообрядчества. Благодаря отсутствию иерархии при внутренней ее “ненужности”, здесь образовалась своя иерархия, и кладбище сделалось “Сионом”, то есть для огромной народной массы приобрело такое значение, какого не имел даже исторический московский Кремль. Преображенское кладбище для старообрядцев-безпоповцев было то же, чем Иерусалим для иудеев и христиан; его главный наставник, в особенности Семен Кузьмич, пользовался в своих народных массах таким высоким авторитетом и уважением, какого не имели ни Платон, ни Филарет синодальной церкви. Его называли “патриархом”, к его воле относились как к Божией воле, его благословение превратилось в самую сущность святости»[1].

В этом году исполняется 275 лет со дня рождения основателя Преображенского кладбища в Москве, выдающегося деятеля Староверия, человека уникальнейшей судьбы – Ильи Алексеевича Ковылина (Кавылина). Ковылин родился 20 июля 1731 г. в селе Писцове, Нерехотского уезда, Костромской губернии в семье оброчных крестьян князя А.Б. Голицына (по другим сведениям, в Писцове родился только его дед, Григорий Михайлович, переехавший в Москву в 1724 г., а сам он родился уже в первопрестольной). Хотя Ковылин и не получил в детстве какого-либо образования («человек я не ученый, книжные премудрости не научен, учению школьному не искусен, простец есмь», — говорил он о себе скромно), однако же благодаря своим природным дарованиям, ловкости и деловитости, сумел выбиться в люди, купить себе вольную и стать купцом 1-й гильдии, владельцем мануфактурных фабрик и заводов. В Москве Ковылину принадлежали большие кирпичные заводы на Введенских горах между Семеновской и Преображенской заставами. Здесь-то он и познакомился с московскими староверами-федосеевцами, тайно собиравшимися на берегу Хапиловки (община была небольшая — всего человек 20). Принадлежа от рождения к господствующей церкви, Ковылин в результате бесед со староверами пришел к осознанию истинности Древлеправославия. Немалую роль сыграло и личное знакомство с настоятелем московской федосеевской общины, уроженцем Ярославля отцом Илией Ивановичем, человеком глубоко верующим и благочестивым. Историк Павел Любопытный так отзывался об этом человеке: «Илья Иванович, главный пастырь и учитель феодосианской церкви в Москве, ревностный защитник своей церкве и строгий блюститель ея преданий, тщателен в созидании церковном и любитель ея благолепия, вел строгую жизнь, и украшал ея нищелюбием, кротостию, незлобием, и чистотою своего сердца. По ревности своей веры и сим отношениям был в Москве своей паствы образ благочестия и нравственности, любимец своей церкве, славим был в Выгорецыи, Астрахане, Саратове и прочих странах за его правоверие»[2].

В январе 1768 г. Ковылин принял федосеевское крещение в Хапиловском пруду и получил при крещении имя Василий. Вместе с ним принял крещение еще один московский купец — Федор Зенков, также владевший около Преображенского усадьбой и заводами. Не бросая занятия торговыми делами, Ковылин много времени теперь начинает уделять нуждам общины и благотворительной деятельности. Община собирается сначала у Зенкова, который устроил в своем доме общественную моленную, а затем у Ковылина.

Наступил роковой для жителей Москвы 1771 год. В городе и его окрестностях внезапно разразилась эпидемия чумы — «моровой язвы». Ежедневно умирали сотни людей. Подвоз продуктов прекратился, наступил голод. Среди всеобщей паники московский губернатор до того растерялся, что запросил правительство о помощи. Городские власти были не в силах не только бороться с болезнью, но даже убирать умерших, а тем более лечить больных. Москвичи, боясь заразиться, бросали свои дома и имущество и разбегались, кто куда мог. Необходимо было устраивать вокруг Москвы карантины, чтобы эпидемия не распространилась на всю Россию…

Здесь пришли на помощь московские купцы-старообрядцы, всегда отличавшиеся своей благотворительностью. Они предложили устроить карантины на свои средства. Власти, прежде гнавшие староверов и не упускавшие случая содрать с них «три шкуры» (кроме пресловутого «двойного» налога, староверам часто приходилось платить чиновникам огромные взятки), теперь охотно приняли предложение, хватаясь за него, как утопающий за соломинку.

Вместе с другими старообрядцами федосеевского согласия предложил свою помощь и Илья Алексеевич Ковылин. Он явился к московскому генерал-губернатору и испросил разрешения на устройство карантина в Преображенском на Земляном валу «на свой кошт». Разрешение было дано, а с просителей взяли такую расписку: «Мы, нижеподписавшиеся, в означенном от нас против Преображенского в земляном валу месте для содержания больных, больницу построим с тем, чтобы как для караула и смотрения за больными, так равно и вывозу в оную заболевших из домов людей надежных определить довольное число и тех больных и помянутых определенных платьем, обувью и довольно пищею содержать будем и сами, а если исполнять не будем, то подвергаем себя, чем по законам будем достойны, в чем и подписуемся».

Получив разрешение на постройку карантина и больницы, Ковылин и Зенков наняли у крестьян села Черкизова землю, через которую проходила дорога из Москвы во Владимир, поставили на ней заставу и стали задерживать всех, кто хотел выйти из Москвы. Для приема больных сначала были временно разбиты палатки, а с наступлением холодов на их месте появились первые постройки: общежитие, трапезная, сиротский дом, моленная, дома частных владельцев, которые пожелали после своего выздоровления остаться в федосеевской общине. На расположенном неподалеку Хапиловском пруду (впоследствии засыпанном властями) была устроена крестильня, где по древлеправославному чину совершались крещения в федосеевское согласие. Многие больные, принимавшие крещение, исцелялись — этого не могли отрицать даже синодальные миссионеры и официальные историки «раскола». Рядом было устроено кладбище для погребения умерших от чумы. Практически все московские федосеевцы самоотверженно, не боясь заразы, ухаживали за больными чумой. Больные здесь получали хорошую пищу и уход. Умирающих напутствовали исповедью. Мертвых отпевали и хоронили с честью на кладбище…

А в Москве в это время творилось нечто невообразимое: люди умирали от голода и чумы без ухода и присмотра. Пьяные фурманы в дегтярных рубашках ездили по улицам города, особыми железными крюками собирали мертвых и на омерзительных телегах свозили на кладбище. Здесь покойников сваливали, словно скот, в общую яму и даже не удостаивали какого-либо церковного отпевания…

Известия о федосеевской богадельне достаточно быстро разлетелись по всей Москве. Народ повалил толпами в Преображенское, причем приходили не только те, кто желал покинуть Москву. Сюда приходили в поисках спасения от голода и мора или желавшие хотя бы умереть и быть похороненными по-христиански. Обитель постепенно расширялась, и Илья Ковылин начал проповедовать, что мор послан Богом в наказание за отступление русских людей от Древлеправославия. Эта проповедь оказалась более действенной, чем все увещевания «просвещенных» синодальных архиереев, пытавшихся запретить в Москве поклонение чудотворным иконам, якобы способствующим распространению чумной заразы. Многие благочестивые москвичи начали переходить в старообрядчество и крестились в Хапиловском пруду. Община стремительно росла, и уже стало не хватать помещений: так, если до основания Преображенского кладбища федосеевцев в Москве было всего около 20 домов, то к 1825 г. их численность за счет присоединения местных жителей достигла 12 тысяч прихожан и 2 тысяч призреваемых. Однако рос и капитал Преображенского кладбища: многие, умирая, оставляли все свое имущество общине — на помин души. Вскоре в кассе кладбища накопилось более 200 000 рублей, что было по тем временам суммой весьма значительной.

После окончания эпидемии вокруг кладбища в деревянных бараках стали проживать вдовы и сироты умерших во время чумы староверов. Преображенское кладбище быстро приобрело важное значение не только как духовно-административный центр федосеевского согласия, но и стало важнейшим общестароверческим духовным центром. Изменялся и облик кладбища. Ковылин начал хлопотать у властей о разрешении устройства общины. Разрешение было получено, и тогда на землях, купленных у крестьян села Черкизово, были выстроены два обширных отделения. По своему пространственному замыслу комплекс Преображенки копировал Выговское общежительство, разделяясь на северный (мужской) и южный (женский) монастыри.

25 октября 1792 г. московский главнокомандующий А. Прозоровский уже доносил Екатерине II: «Близ Преображенской заставы, в самом Камерколлежском валу, находится часовня, для которой вал сей заровняли, чтоб более дать место погосту. Сия часовня каменная представляет наружность церкви, около оной довольно каменного жилого строения, в котором они (безпоповцы) содержат богадельню более 1000 человек».

Здания богаделен и часовен Преображенского кладбища были воздвигнуты из кирпича ковылинских заводов, при этом Илье Алексеевичу удалось привлечь для строительства таких известных русских архитекторов, как В.И. Баженов и Ф.К. Соколов. Сохранившийся до наших дней комплекс зданий «Преображенского кремля», в основном, был выстроен в 1784–1811 гг. по проекту Ф.К. Соколова. В 1784 г. была построена соборная часовня во имя Успения Пресвятой Богородицы, в 1805–1808 гг. — надвратная Крестовоздвиженская часовня на мужской половине. В 1805 г. на женском дворе появилось шесть каменных корпусов с моленными: Покровской, Всемилостивого Спаса, Преображенской (над вратами), Богоявленской (и преподобного Зотика) в больничных палатах, Успенской (а также Иоанна Богослова и Николы чудотворца) и Ильинской. В 1811 г. было закончено строительство Крестовоздвиженской часовни на женской половине. Палаты были обнесены белыми кирпичными стенами с зубчатыми башнями по углам, напоминавшими стены главной русской святыни — Московского Кремля.

Для украшения моленных изнутри использовались только древлеписанные, дораскольные иконы. В храмах Преображенского кладбища стараниями Ковылина была собрана огромная коллекция редчайших древних икон, которые до сего дня не перестают удивлять знатоков и искусствоведов. Старинные иконы и утварь он скупал повсюду, где только мог, в том числе и в новообрядческих монастырях и церквах. В 1802 г. через Министерство внутренних дел Ковылину удалось приобрести идущий на слом храм Сретения в Кремле (XVI век) вместе со всеми старинными иконами и убранством. В 1806 г., когда началась перестройка Потешного дворца царя Алексея Михайловича в Кремле, Ковылин купил парадные ворота дворца, украшенные белокаменными изображениями львов. Эти ворота были перевезены на Преображенку и установлены при входе в женскую обитель. К сожалению, они не сохранились до наших дней — в 1920-е гг. были варварски уничтожены новыми властями.

Стены внутри соборной часовни, лишенные каких-либо росписей, сначала были украшены старинными иконами в драгоценных окладах, пожертвованными членами общины. Но и такого благолепия показалось недостаточно. Староверам хотелось, чтобы их часовня напоминала настоящий древлеправославный храм с высоким древнерусским иконостасом в несколько рядов. Решили поставить иконостас, однако не хватало достаточного количества больших икон местного (первого) ряда. Здесь представился благоприятный случай. На Неглинной, близ церкви св. Анастасии, у Ковылина был погреб иностранных вин, привлекавший многих посетителей, в том числе и новообрядческое духовенство. Одним из завсегдатаев ковылинского погреба был священник церкви св. Анастасии, в которой находились весьма древние и дорогие иконы местного ряда. Познакомившись ближе с этим священником, Ковылин предложил ему за значительную сумму отдать старинные образа из его церкви, а на их место поставить искусно изготовленные копии. Священник охотно согласился на такую сделку, тем более что старые закопченные иконы в «век Просвещения» уже перестали пользоваться популярностью среди новообрядцев и по всей Москве заменялись на картины нового итальянского письма. Однако когда образа уже поступили в собственность Преображенского кладбища, дело это открылось, священник был отдан под суд и лишен своего места. Иконы пришлось прятать в селе Черкизове в доме одного крестьянина, у которого они пролежали семь лет, а когда следствие закончилось, снова были поставлены в иконостас Преображенской соборной часовни. При этом не забыт был и священник, оказавший Ковылину столь неоценимую услугу и лишенный за это места, — каждый месяц он получал от Ковылина неплохой денежный пенсион.

Преображенское общежительство Ковылин назвал монастырем, запретив всем обитателям называть его по-другому. В 1781 г. он побывал в Выговском общежительстве, где ознакомился с местным монастырским уставом и откуда привез с собою в Москву искусных выгорецких певчих и наставника. Лучших певиц прислал из далеких польских пределов, из стародубских слобод наставник Петр Федоров. Служба в соборной моленной и богадельных палатах Преображенской обители теперь стала совершаться с особым благолепием и стройностью. На Преображенке было заведено самое древнее, соответствовавшее дораскольным отеческим уставам и обычаям знаменное пение — наонное. Этим лишний раз подчеркивалась преемственность Преображенки от Выгореции и Соловков.

Хотя в обители часто гостили богатые купцы и благодетели, порядок был для всех одинаков: после ударов в било (железную доску, висевшую на дворе) все насельники собирались на богомолье к вечерням, заутреням, часам. После часов также пелись панихиды по умершим во время морового поветрия. Мужское отделение по окончании утренней службы отправлялось в трапезную в предшествии «очередного», который нес икону, обернутую по краям белым полотенцем. Следуя в трапезную, по древнему монастырскому уставу пели 144-й псалом «Вознесу тя, Боже мой, Царю мой…» Зайдя в помещение, ставили икону на аналой, наставник читал «Отче наш», а затем, положив семь земных поклонов, все садились обедать. Во время обеда стояла гробовая тишина, только был слышан голос читавшего Житие святого, которому в этот день совершалась память. Пища в обители всегда была постной и готовилась по монашескому уставу: рыбная или овощная, с маслом или без него — в зависимости от дня. Пища разносилась прислужниками, несшими послушание по кухне. По окончании обеда все пели «Достойно есть» и, положив семь земных поклонов, чинно относили икону в моленную, после чего расходились по кельям. Удары в доску созывали насельников Преображенской обители к вечерне и к келейному правилу.

На женской половине порядок был несколько иной. Женщинам не дозволялось участвовать в общественных молениях, но разрешалось лишь под надзором привратницы бывать при отпевании усопших и пении панихид. Впоследствии была устроена и женская моленная, в которой наставники по очереди отправляли богослужение. Что касается трапезы, то у женщин она была общая, а порядок хождения в нее после службы был такой же, как и у мужчин.

Для насельников обители была заведена особая одежда: для мужчин — кафтаны, отороченные черным шнурком, с тремя складками на лифе и 8 пуговицами, и сапоги на каблуках, а для женщин — черные повязки, платки и сарафаны.

Богослужение совершалось ежедневно по Поморскому уставу. Служили вечерню и павечерницу, утреню, часы, а после часов — молебен либо панихиду. С самого момента основания Преображенской обители в ней с необыкновенной точностью исполнялся богослужебный устав. Никакие упущения в совершении служб не допускались. Так же строго соблюдался и временной порядок богослужений. Всенощное бдение здесь всегда понималось в самом строгом, буквальном смысле слова — как богослужение, которое продолжается всю ночь и заканчивается утром. В соответствии с этим пониманием и всенощная служба начиналась не ранее 11 часов вечера, а заканчивалась часов в 5 или 6 утра. Всеми признавалось, что даже знаменитые староафонские монастыри не исполняют службу с такой точностью, как старообрядцы Преображенского кладбища. Такой порядок богослужения соблюдался практически до 1910-х гг.

Однако главным попечением Ильи Алексеевича Ковылина была благотворительная деятельность: забота о лучшем положении сирот и престарелых, проживавших в богадельне, устройство общих бесплатных столов для ежедневного кормления неимущих, независимо от их вероисповедания. Вместе с тем Ковылин заботился и о религиозно-нравственном воспитании своих подопечных в духе Древлеправославия. В обители проживало много детей-сирот, и Ковылин учредил для них постоянное училище, в котором под руководством опытных наставников подростки, достигая более зрелого возраста, кроме общих дисциплин обучались переписыванию книг в духе древнерусской книжности, знаменному пению по крюкам, иконописи. Для учащихся была открыта богатейшая библиотека Преображенской обители, собранная Ильей Алексеевичем.

Илья Алексеевич Ковылин был человеком высоких духовных дарований. Всякий, кому приходилось общаться с ним, отмечал его редкие человеческие и пастырские качества. «В церкви патриарх, а в мире владыка мира», «муж поистине апостольский», — так отзывались о Ковылине знавшие его люди. И он оправдывал это наименование. Борясь за единство Церкви, он сумел сплотить вокруг Преображенской обители староверов-старопоморцев почти всей России. Наставники с Преображенки отправлялись с проповедью Древлеправославия в Нижегородскую, Тульскую, Воронежскую, Тверскую, Смоленскую губернии. За помощью и советом к Ковылину обращались староверы Саратова и Кубани, Дона и Сибири. По инициативе Ильи Алексеевича на Преображенском кладбище не раз собирались соборы для обсуждения насущных вопросов Староверия, на которых поднимались вопросы объединения различных старообрядческих согласий.

Известен Ковылин и своей литературной деятельностью. Хотя из скромности он постоянно говорил о себе: «человек я не ученый, книжные премудрости не научен, учению школьному не искусен, простец есмь», недостатки образования постоянно стремился восполнить чтением лучших образцов древнерусской и старообрядческой литературы. Поучения его весьма назидательны и проникнуты глубоким религиозным миросозерцанием в традициях Древлеправославия. Ковылина без преувеличения можно назвать образцом древнерусского начетчика, перечитавшего огромную массу христианской литературы. Он прекрасно знал Священное Писание, цитирует сочинения практически всех, известных в России, святых отцов: Иоанна Златоуста, Василия Великого, Ефрема Сирина, Кирилла Иерусалимского, Иоанна Дамаскина…

Произведения Ковылина никогда не были напечатаны в России, хотя в 1846 г. были изданы в Лейпциге на немецком языке. Между прочим, с этими сочинениями был знаком Ф.М. Достоевский, с большим уважением относившийся к памяти Ильи Алексеевича. Как-то раз, находясь в Москве на открытии памятника А. С. Пушкину, он пригласил своего друга, магистра древней философии И.К. Быковского посетить могилу Ковылина на Преображенском кладбище. При этом великий русский писатель сказал такие слова: «Если желаете поклониться праху великого русского благотворителя Ильи Алексеевича Ковылина, останки которого покоятся на старообрядческом Преображенском кладбище, то сегодня вечером (11-го июня 1880 г.) приезжайте ко мне; Иван Сергеевич Тургенев и Дмитрий Васильевич Григорович едут со мной. Мой незабвенный родитель знал лично И.А. Ковылина, и, благодаря его ходатайству, отец мой получил место доктора Мариинской больницы».

При жизни Илья Алексеевич Ковылин имел обширные знакомства в среде русской интеллигенции, вельмож и государственных сановников. Неоднократно он был представляем императрице Екатерине II, императорам Павлу I и Александру I. Столь обширные связи давали Ковылину возможность в тяжелое для старообрядцев время отводить угрозу от Преображенского кладбища, которое царское правительство неоднократно пыталось закрыть и уничтожить. Он оберегал созданную им обитель, постоянно раздавая «подарки» различным мелким чинам, которые на многие вещи смотрели «сквозь пальцы». Законодательство Екатерины II и Павла I не знало юридического понятия старообрядческой общины, и в течение 37 лет кладбище числилось собственностью Ковылина. Старообрядцам — как отдельным лицам, так и целым обществам — вменялось в обязанность лишь соблюдение общих законов и правил общего для всех благочиния. Это отдавало их в полную власть низших чиновников, которые внимательно следили за старообрядцами, истолковывая всякую мелочь как нарушение общего благочиния. Любая мелочь могла привести к разрушению кладбища. Однажды Ковылин вовремя не дал обычного подношения какому-то мелкому чину. Последовал донос о незаконных действиях на Преображенском кладбище. Дело попало на решение к императору Павлу I, который с присущей ему горячностью распорядился закрыть кладбище и снести все постройки. Кладбище удалось спасти ценою пирога с начинкой из 10 000 золотых полуимпериалов, поднесенного московскому обер-полицмейстеру генералу Воейкову. Пирог замедлил выполнение задуманного, а последовавшая смерть императора Павла и вовсе предала указ полному забвению…

После многих усилий 15 мая 1809 г. властями был утвержден выработанный И.А. Ковылиным и его помощниками «Устав Богаделенного дома на Преображенском кладбище». Кладбище впредь предписывалось называть «Преображенским богаделенным домом» с предоставлением ему всех прав, «коими пользуются подобныя частныя благотворительныя заведения и подчинением оного полицейскому надзору». Однако оставалось еще одно стеснительное для староверов требование — записываться в церковно-приходские ведомости. С целью добиться полной независимости обители от духовных властей, Илья Алексеевич в феврале 1809 года отправился в Петербург. Вскоре был издан новый указ, которым Преображенское кладбище освобождалось от опеки со стороны Духовной консистории, преображенцы сами выбирали попечителей и были полностью автономны в своей внутренней жизни. Регистрация старообрядцев при этом была возложена на полицию.

С радостным известием об утверждении новых правил Ковылин поспешил в Москву. Но ему было не суждено воспользоваться преимуществами полученной свободы: в дороге он простудился и в родную обитель прибыл уже тяжело больным. Но даже находясь при смерти, Илья Алексеевич продолжал заниматься делами Староверия. 21 августа 1809 г. он отошел к Богу.

Преображенская обитель огласилась скорбным плачем ее многочисленных насельников. «Ох! Увы! Злосчастное время настоящее! Ох! Увы! Плачевно дни насташа. Ох! Увы! Всеобщественный христианский ходатай, любезный дар церковный, неусыпный собратский попечитель, покров нищим, врач немощем, церковная соль, любезный наш господин Илья Алексеевич, ох! увы! Како изреку? Како язык настрою? Жалость наша неисповедимая, позван Богом к преселению на он век, в уготованное себе место», — так писал ученик И.А. Ковылина Лука Терентьев боровскому наставнику Василию Иванову.

На погребение Ковылина была написана стихера, за традиционными формами которой читается неподдельная скорбь насельников Преображенской обители о своем благодетеле:

благоговейно возсылая к Богу песни плачевныя,

Принесоша иже тобою в Богосозданную обитель,

твоими Богоподражателными недрами согреваемая,

кто нас таковою нищетою обложенных посетит;

пребываи с нами духом, посещая нас и назирая.

Мы же о покои души твоей должни есмы наивсегда Бога молити,

тогда и ты молися за ны ко Господу и Пречистей Его Матери,

иже верою и любовию память твою незабвенную почитающих.

Илья Алексеевич Ковылин был похоронен на Преображенском кладбище близ часовни. Памятник над его могилою вытесан из дикого камня в форме гроба, на крышке которого изображен древлеправославный восьмиконечный крест, а по сторонам выбиты цитаты из его сочинений. Надпись слева гласит: «Святая Церковь, или духовное християн собрание, есть одно Тело, Которого Глава Христос, и всякое несогласие между християнами — болезнь Церкви, оскорбляющая Главу Ея»; а справа написано: «Не забудь, о человек, что состояние твое на земле определено Вечною Премудростию, Которая знает сердце твое, видит суету желаний твоих и часто отвращает ухо от прошения твоего из единого милосердия!»

[1] Сенатов В. Г. Философия истории старообрядчества. М., 1995. С. 16.

[2] Цит. по: Материалы для истории безпоповщинских согласий в Москве, федосеевцев Преображенского кладбища и поморской Монинского согласия, собранные Николаем Поповым // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете, 1869, апрель — июнь. Кн. 2, отд. V. М., 1869. С. 131.

[3] Стихера, глас 6, на плачевное провождение ко гробу основателю Преображенскаго богаделеннаго дому именитаго попечителя Ильи Алексеича тела, християнскаго сословия почтеннаго члена // Сборник стихов покаянных и духовных. БАН. Собр. Дружинина. № 199. Л. 190–194.