|
|
25.01.06 По материалам Календаря ДПЦ на 2006 год В Календаре на 2006 помещена статья о Михалкинской и Пищинской общинах Новоржевского района Псковской области. Обширный материал, во многом из устных преданий, собрал молодой краевед, патриот родной земли Андрей Евгеньевич Васильев. Его живое, проникнутое болью и гордостью за свою «малую родину» повествование побуждает еще и еще раз задумываться о наших корнях, о судьбах русской деревни, которую, словно басурманская орда, топтал ХХ век и продолжает топтать нынешний.
Благодаря торговле и положению портово-перевалочного центра Михалкина слободка развивается и разрастается. В истоке Сороти находятся несколько мелких озёрков – прудов, которые впоследствии силами жителей слободки соединяются в один большой водоём – Михалкинское озеро. По словам старожилов (эти сведения передаются из поколения в поколение), землю от островов возили на берега и сворачивали. До сей поры эти места называются сопками. Деревня разрасталась, всё больше бывших крестьян и скупщиков становились купцами. Издревле и до сей поры длинные улицы деревни называются краями (Озёрный край, Горний край…). Род занятий жителей деревни Михалкино стал меняться, больше внимания стали уделять земледелию и животноводству. Выращивали рожь, овёс, ячмень. Урожаи получали низкие. Приходилось разрабатывать леса, превращая их в поля. Потому сейчас и нет вокруг Михалкина леса, а деревня через большое поле называется Залесье. Раскол застиг Михалкино в самом его расцвете (хотя и потом «расцветов» у деревни было много): большая деревня, крепкие основательные постройки, деревянная церковь, пристани, кузницы, конюшни, склады и многое другое, позволяющее жить, работать и горя не знать в родном государстве михалкинскому мужику… Для кого-то принятие церковных нововведений Никона, быть может, означало всего лишь переменить привычку креститься с двоеперстия на троеперстие, привыкнуть к новому мотиву пения на службе, принять как правильное другое Имя Спасителя, и жить дальше, торговать, строить – расти экономически. Быть может, это и произошло где-то, но не в Михалкине. Единогласно зароптали мужики на князя, который неуверенным голосом «посчитал своим долгом» известить о ближайшем приходе обоза с новыми книгами и новыми иереями. Так Михалкино осталось без князя и надежды на будущую нормальную жизнь, да и вообще на жизнь. Слухи о том, что ещё в далёких от Михалкина деревнях и сёлах шла «реформа», доносились быстро. Так, возможно, долетели вести и о Дубковском монастыре, что в сорока километрах от Михалкина. История этого монастыря в летописях заканчивается в конце XVII века. Слухи шли разные, и думали в деревне обо всём, но знали точно – обоз идет к Михалкину. По слухам, обоз состоял из 12 повозок со старыми и новыми книгами, конечно же, охранялся солдатами, были и представители власти и духовенства (нового). Когда обоз подошёл к деревне, вестовой солдат прискакал к михалкинскому дьякону и зачитал указ о «реформе», на что дьякон ответил отказом изменить веру отцов. Вестовой зачитал, что в таком случае будет с теми, кто против нового закона. Но была ниточка, за которую можно зацепиться и вылезти, – в указе содержались вопросы, на которые нужно было ответить. Вестовой подал свиток и сказал, что через какое-то время отвечавшие должны подойти к обозу и ответить. Если же не ответят, то деревня будет взята силой, и в ней будет восстановлена «истинная» вера. Жители деревни не сильно были грамотные и затруднялись ответить на все вопросы, готовы были принять участь гонимых. Но в Михалкине был расстриженный дьякон Савелий, нелюдимый человек, живший со своим сыном на окраине деревни и всегда читавший книги, он и взялся отвечать. Савелий с сыном вышел к обозу и ответил на все вопросы. Отвечал он уверенно, подтверждая сказанное текстами в книгах, указывал страницу и строку, проверяющие удивлялись его спокойствию и знанию. Обоз обошёл деревню. Наверное, с той поры и зовут нашу сторону староверщиной. Михалкино со времён раскола не было крепостной деревней, хотя вокруг в двух верстах находились крепостные мирские деревни (Барута, Юхново, Лжун…). Деревня росла и крепла, слухи о большом староверском поселении летели во все края Новоржевского уезда, Михалкино называли «Соль земли новоржевской». В Баруте в 1765 году была построена большая церковь (никонианская). Но на призыв барутского управляющего соединиться в вере михалкинцы ответили отказом. В исторических записях о Михалкине тех лет пишут: «Деревню населяют старообрядцы. Люди с очень строгими нравами. Молодежь должна подчиняться и почитать старших. Курить и пить считается великим грехом. Строго соблюдаются христианские заповеди. Очень трудолюбивы. Деревня вольная, с чужаками говорят мало, едят только из своей посуды. Много зажиточных крестьян». Деревня родовая, к концу XIX века было около семи родов, населения около тысячи (по словам стариков, было больше). К середине XIX века Михалкино вышло на «внешний» рынок льна. Он стал основной культурой, приносящей доход, под него отводили лучшие земли. Льноволокно продавалось на ярмарках в Новоржеве, Ашеве, до сих пор сохранились пруды, где вымачивали лён – мочилы. Также выращивали овощи. Особенно славилась деревня огромными фруктовыми садами, в которых можно было встретить самые разнообразные сорта яблок, груш, слив, вишен, ягод. Занимались животноводством. Скот пасли на общем пастбище в три стада, каждый большой край пас своё стадо. Особое внимание уделяли лошадям. Им отдавали самый лучший корм, а коровке – что останется. В 1892 году построили всем миром моленную (до этого, по слухам, было ещё две: первая обветшала, а вторая сгорела с иконами и книгами). Иконы, книги, утварь собирали и покупали всем миром. Колокол для моленной был отлит в Питере, на Путиловском заводе, уроженцем деревни Иваном Савельевым (Колокол весил девятнадцать пудов). Строго соблюдались все церковные праздники, особенно широко праздновали Рожество, Масленицу (Прощёное Воскресение), Пасху, Троицу, «Богомоление» ‑ обычай особенной молитвы в первое воскресенье августа в память о случившейся когда-то сильной засухе. (Погибал урожай, скот болел, высыхали колодцы. Люди начали взывать к Богу; и, когда все собрались в храме в воскресенье и со слезами стали молить о дожде, пошёл дождь.) Праздник масленицы праздновался очень широко. В деревне проводилась ярмарка. Накануне съезжались на гулянье со всей округи. Каждый дом был полон гостей. Хозяйкам приходилось по два раза в день топить печь, чтобы накормить их. Ранним утром в день праздника все шли молиться. После службы начиналось гулянье. Обязательным было катание на украшенных тройках по озеру, «чтобы лён рос длинный». С первым ударом колокола в моленной все шли к вечерне. Кончалось веселье, начинался Великий пост. Наступала Пасха Христова – и опять деревня начинала шуметь, после всенощной разговлялись, и вновь начиналась ярмарка. Торговали баранками. Любимым занятием во время Пасхи было катание крашеных яиц по лоткам. В центре, на крестах (перекрестках – ред.), мужики ставили огромные качели. В конце Светлой недели они убирались до следующего года. В приход михалкинской моленной входили жители многих деревень: Залешья, Завищёвья, Юренцова, Стёхова, Рокачёва, Мокривицы, Вешалихи, Каменки, Судеревья и других. На Пасху в моленной не хватало места, стояли в сенях. По близости в семи километрах от Михалкина была ещё более богатая староверческая деревня Пищино, со своей моленной и приходом (федосеевцы), деревня маленькая, 6 дворов. Зажиточные все, одна семья купеческая. Когда-то эта семья купила деревню и земли вокруг с несколькими деревнями (крепостными). Потом деревням дали волю, но жители деревень продолжали работать на купчиху до революции. При купчихе была построена моленная, выкопан большой пруд, посажен сад, к пруду была посажена аллея из лип. У пищинцев до революции подрабатывали жители из соседних бедных деревень (мирские). Пищинцев считали более крепкими старообрядцами, чем михалкинцев, и часто между наставниками и прихожанами возникали споры по духовным вопросам. В приход Пищина входили деревни Ханёво, Лопанево, Приветок (около 40 дворов). Пищинская моленная была богаче михалкинской иконостасом и наличием большого паникадила, которое зажигали на большие праздники. Возле деревни, в сторону Лопанева стоял домик инока, который жил там до тридцатых годов ХХ века, и приходил на службы в моленную, на службе всегда стоял возле детей. Куприян Никифоров был внуком пищинской купчихи, которая имела земли вокруг Пищина. Он как старший в семье управлял делами в большом хозяйстве, жена умерла, детей не было. С приходом советской власти он был раскулачен и сослан, как и многие жители Пищина и часть жителей Приметки. После тюрьмы, через 10 лет, вернулся в Пищино, пришлось вступить в колхоз, но наставников в пищинской общине не было. Тогда наставником стал Куприян. Проводил службы, крестил детей, наставлял людей, приводя к вере, за что и был арестован и посажен в тюрьму в Новоржеве, где скончался. Его земляк, Исаак Королевский, также не вернулся из заключения. Дома старообрядческих деревень отличались от домов никониан. В Михалкине стояли высокие пятистенки, с двумя избами, у более зажиточных встречались двухэтажные. До революции встречались и обшитые вагонкой, с резными окнами и фасадами. В 1901 году в соседней деревне Барута была построена церковно-приходская школа, михалкинские в неё не пошли. В 1902 году школа сгорела. После этого в 1903 году школу стали строить в Михалкине. Это была народная (не церковно-приходская) школа. Первыми учителями в школе были Софья Михайловна и Антон Петрович (фамилии не установлены), они были приезжими. Но уже и до этого в Михалкине были хозяйства с жителями не старообрядческого вероисповедания. Многие из соседних бедных деревень хотели жить в Михалкине, но селиться было негде, дома стояли почти вплотную друг к другу. По словам стариков, дома никониан стояли на окраинах деревни. Старообрядческие семьи строго следили за тем, чтобы не было смешений в вере, и поэтому михалкинцы женились только на староверках. Были случаи, когда брали замуж и «мирских», но перед этим их крестили в моленной. Стали появляться разногласия между родами. Озеро делилось на участки, где каждый род занимался рыбной ловлей. Был случай, когда в воскресение одна из семей мирских выехала в поле пахать. Мужики-староверы собрались, пошли в поле, насильно распрягли лошадь и отправили хозяев домой, потом объяснили: в праздник – не работать. Никониане послушались. В 1909 году на Первом Всероссийском Соборе Поморцев был представитель Михалкинской общины, отец Елизарий (на Втором Соборе в 1912 г. участвовал наставник Иларион Алексеевич Дубковский, избранный в Духовную Комиссию. – ред.), после него до 1918 года наставником общины был отец Лазарь Шершнёв, после Шершнёва был Климентий Богданов. В период с 1914 по 1917 год в деревне было относительно спокойно. Крестьяне трудились на своих наделах, строились. На то время в Михалкине было 209 дворов, 4 кузницы, мельница, после пожара 1921 года была построена своя пожарная часть. Была частная лавка (хозяин Бережков), пекарня (семья зажиточного крестьянина Ивана Хорева выпекала баранки к каждому празднику). Некоторые жители принимали участие в Гражданской войне. Потом начались «раскулачки». Говорили: «Пожили, теперь дайте людям пожить». А сами продавали срубы и пропивали. В 1932 году начали образовывать в Михалкине колхоз. Население деревни открыто выступало против, но после очередной «раскулачки» пришлось смиряться. По словам бывшего инструктора Новоржевского райкома партии Васильевой Екатерины Васильевны: «Очень трудно было проводить коллективизацию в Михалкине. Население деревни выступило против коллективизации. Трижды выезжали представители райкома партии в деревню и не могли застать взрослое население. По деревне бегали одни ребятишки. Как узнавали о нашем приезде, это было загадкой, мы не могли понять. На четвёртый раз нас на въезде в деревню встретили женщины с кольями и камнями, разбили стёкла в машине, гнали из деревни. Одна из этих женщин была арестована и осуждена, Беспалова Евдокия, но вскоре её освободили, поскольку у неё было шестеро детей». Когда всё-таки представители власти объявили о коллективизации, это мало что дало. Придя к Якову Козлову (зажиточному крестьянину), который не пустил их в дом, спросили, пойдёт ли он в колхоз. Яков Семёнович ответил, что в колхоз не пойдёт, ему сказали: «Как так не пойдёшь? Мы тебя заставим». Яков усмехнулся: «Как ты можешь меня заставить, если я не захочу? Ты меня и пулей в колхоз не загонишь». После этого его раскулачили, из огромного дома оставили одну комнату, остальное отпилили и увезли в Баруту, на нужды пролетариата. Скот забрали. Но и после этого хозяин не вступил в колхоз. Наставника общины Климентия Богданова, отказавшегося вступить в колхоз, возили по райкомам и коммунам (выбор), что ни к чему не привело. Но после долгого и упорного сопротивления всё-таки большинство населения вступило в колхоз «Михалкино». Первым председателем колхоза был Андрей Афанасьев (из никониан). Да и вообще в Михалкино выбирались в новую власть люди из бедноты, мирских. Так, например, Мартиненков Константин был секретарём комсомольской ячейки в Баруте. Участвовал в разорении барутской церкви в 1934 году, пищинской моленной, а так же говорил михалкинцам, что недолго им молиться в моленной. Сквернословил, упрекал за бороды, за что и был убит михалкинскими. Во время разбирательства сознались двое молодых парней: Иван Дмитриев и Ион Плиткин – и были осуждены. А моленную так и не тронули, так как, по их словам, михалкинцы сказали: «Так будет с каждым». По соседству, у федосеевцев, дела были тоже не лучше. Из шести богатых хозяйств в деревне не тронутым осталось только одно, раскулачены были хозяйства: Королевского Григория, Королевского Куприяна. Хозяева были сосланы. Так же был посажен на 2 года Васильев Мокей. В 1934 году из пищинской моленной сделали народную школу. Накануне жители деревни узнали о разорении и спасли иконы и утварь. Их отдали в михалкинскую моленную, а сами продолжали службы в Приветке, в частном доме. Раскулачили и приветских староверов, самых крепких хозяев ссылали в лагеря. Сделали колхоз и в Пищине – из отобранных у «кулаков» коров и лошадей сделали ферму и конюшню, купеческий сад стал колхозным. Но всё равно старообрядцы в колхозе работать не хотели, в праздники на работу не выходили, за что следовали наказания и выговоры. Службы в моленной продолжались. После отца Климентия наставником стал отец Тихон из деревни Вешалиха, что в десяти километрах от Михалкина. Чтобы попасть в Михалкино, наставнику надо было пройти несколько деревень, в которых что только ему не говорили. Однажды, проходя одну из деревень, отец Тихон увидел бегущих навстречу детей, которые, дразня его, кричали: «Старовер, старовер». Наставник улыбнулся и сказал им: «Скажите ещё, да погромче, а я вам десять копеек дам». После этого ему никто ничего не говорил. Колхоз «Михалкино» начинал подниматься, из жителей деревни набирались парни на курсы трактористов и шофёров. По полям вокруг пошла новая техника, люди привыкали к новой власти, в колхозе была свиноферма, овцеферма и другое. Война застала Михалкино в летний воскресный день, Мобилизация началась в первый же день, из деревни забрали всех мужчин призывного возраста. Вскоре пришли немцы. Их колонны непрерывным потоком двигались в сторону Ашева, через Михалкино, по Школьному краю. Немцы шли весёлые, особенно радовались, когда у встречающихся им жителей на груди были кресты. Потом немцы, расположившиеся в деревне, очень часто проверяли жителей на наличие креста. Многие, кто не носил до войны нательный крест, например, учительница михалкинской школы, вырезали кресты из консервной банки и надели. В Михалкине стояла немецкая хозчасть. Сразу установили свой порядок. Колхозную землю разделили по едокам. Сдавали мясо, масло, яйца, как и везде. Урожай убирали сами жители, но большую часть надо было сдавать немцам. Когда немцы узнали о сопротивлении советским властям некоторых михалкинских жителей, то попытались их привлечь работать на себя. Однако старостами согласились стать только двое. Они следили за порядком в деревне. Состав немцев постоянно менялся. По подсчетам местного населения, немцев в Михалкине на тот период времени было 750 человек. Жительница Михалкина бабка Дарья укрывала в подвале своего дома раненого советского бойца, рискуя собственной жизнью. Солдат был найден на сопках во ржи во время отступления советских войск. Потом, когда солдат выздоровел, Афанасьев Петр на подводе переправил его к партизанам. Многие из молодёжи ушли в партизаны, часто после рейдов в тылу у немцев они отлёживались у своих родственников днём, дотемна, а потом уходили через озеро в леса. Немцы пытались выследить партизан и вычислить их родственников, но это оказалось безуспешным занятием. Партизаны ловили старосту и волостного из Михалкина. Однажды был бой в Горнем краю, захватить волостного не получилось, он был ранен, выскочил в окно. В следующий раз был взят староста по подвоху жителей деревни и казнён партизанами. Немцы стали искать сообщников партизан. Не найдя их и собрав жителей, расспрашивали и угрожали. Ефим Сипаков, пожилой и уважаемый человек в деревне, открыто сказал: «Немцам долго здесь не быть, а что до старосты, собаке – собачья смерть». На что немцы увели старика в Ашево, в комендатуру, но не довели. Может, сил у Ефима не было идти, а, может, просто не пошёл. Нашли его в пяти километрах от Михалкина, возле речки Сеченки, расстрелянного. Несли до деревни всем Михалкином. Были партизаны всякие, были те, которые воевали, были и которые только грабили. Приходя по ночам с мешками к тем, кто жил покрепче, да у кого до войны что-то ценное видели, забирали последнее полотенце, последнюю курицу… В михалкинской школе во время войны почти не учились, немцы заняли здание под свои нужды. Возле моленной была хлебопекарня, а в самом храме склад хлеба. Службы тоже прекратились, хотя в Михалкине был наставник – отец Павел Тимофеевич. Многих отправляли в Германию, на оборонные работы. Скрывались, как могли. В феврале 1944 года немцы отступали. Это уже были не те самонадеянные, самодовольные вояки. Шли злые, оборванные, Жгли деревни. Поджигали и дома в Михалкине. К этому времени жители деревни уже, забрав всё самое ценное, ушли из своих домов. Ушли за озеро, в партизанские леса. Остались только мужики, которые хотели у немцев выпросить, чтобы они не жгли их дома. Но немцы шли обозлённые, ведь в школе они наткнулись на двух советских разведчиков, которые возвращались из немецких тылов. Завязался бой, были убиты шесть немцев и один наш. Сначала загорелся Школьный край, подожгли и школу, но когда немцы прошли, школа была потушена оставшимися в деревне жителями, а свои дома им потушить не удалось. Немного позже шёл ещё один немецкий батальон, и опять загорелась школа. Но мужики, подождав, когда пройдут немцы, опять её потушили. Те из мужиков, которые хотели выпросить у немцев дома, не рискнули выйти, так как на каждое движение немцы реагировали выстрелами. Вышел только наставник, отец Павел, чтобы не тронули моленную. Немцы зажигали все дома, но прошли мимо моленной и стоящего рядом с ней отца Павла, поджигая следующий дом. А в это время, с другой стороны озера, из окопов, за пожаром наблюдали жители Михалкина. Длинные края, близко расположенные постройки загорались одна от другой, немцы даже не поленились поджечь баню, которая стояла далеко от основных построек. На крестах, в центре деревни, стоял двухэтажный дом, чудом уцелевший ещё при «раскулачках», когда он загорелся, жар от него не давал идти немцам по дороге, они отступали садами, ломая яблони. Не сгорели дома только в Большом и Горнем краях, так как немцы спешили и не зашли туда. Михалкинские жители смотрели из окопов с другой стороны озера на сплошную цепь огня, которая поглотила всю деревню. А из пламени, над вспыхивающими языками огня, ещё отчетливее, чем прежде, был виден крест михалкинской моленной. Зрелище завораживало, все смотрели и плакали, ожидая, когда рухнет колокольня. Казалось, что моленная тоже горит. Но крест не рухнул, а всего лишь потускнел от копоти и дыма затухающего пожара. Когда все вернулись в деревню, то увидели, что посреди пепелища опустевшего Озёрного края стоит уцелевший храм. Все очень радовались, даже «мирские». Теперь надо было начинать всё сначала, строить дома, обзаводиться хозяйством. Потом пришли наши, им очень обрадовались, и они были рады. Но радость была недолгой. Вскоре пришла весть о том, что, перехватывая отступающих немцев, погибла рота партизан, в которой было несколько михалкинцев. После ухода немцев стала налаживаться жизнь. Стали строить дома, приобретать скот. Заработала почта. Приходили весточки с фронта, кому какие: кому – долгожданное письмо, а кому – страшная «похоронка». В семью Иванова Фёдора их пришло три, Василию Козлову две, а всего около пятидесяти человек не вернулись после войны. Так, к вдове бывшего наставника Елене Шершнёвой, пришла «похоронка» с письмом, в котором писалось: «Ваш сын, Николай Шершнёв, геройски погиб, кинувшись под танк со связкой гранат, взорвал его, не пропустив врага на незащищённые позиции. Воодушевлённые благородным подвигом гвардейца, наши воины ринулись вперёд и отбросили врага на исходные рубежи. (Курская дуга). Вечная память герою». Сын у Елены Шершнёвой был один (Н. Шершнёву было присвоено звание Героя Советского Союза. – ред.). Несмотря на горечь утрат и тяжесть разрухи, деревня начинала подниматься. Строились дома, начались занятия в школе, и, конечно же, возобновились службы в моленной. После смерти отца Павла община лишилась наставника. Исполнял обязанности наставника хорошо знающий службу Михаил. За коровами ездили в Латвию. Пахали на себе. Так, однажды солнечным майским днём, когда все женщины, запрягшись в плуг, пахали на горе, пришла весть о победе. Это была большая радость. Начали возвращаться мужчины. Далеко не все вернулись здоровыми – кто без ноги, кто без руки. Некоторые возвратились в офицерском звании. Так, Никола Дмитриев вернулся в звании старшего лейтенанта, командира пулемётной роты. Мужиков ждала работа, как по хозяйству, так и колхозная. В колхоз «Михалкино» стали поступать долгожданные трактора и лошади, построили конюшню. До этого всё делали вручную: и пахали, и сеяли, и жали. Доярками были Белоусова Зинаида, Иванова Агафия, Петрова Парасковия. По праздникам михалкинские староверы на работу не выходили, что очень раздражало начальство. Грозились закрыть моленную, но председателем сельсовета был старообрядец Афанасьев Кирилл, из деревни Юренцево, который всячески противился приходящим указам о закрытии молельного дома в Михалкине. А моленную в это время на деньги прихожан ремонтировали, подкрашивали золочёный дубовый крест, купол, чинили крышу. В то время пищинские федосеевцы окончательно перешли в приход Михалкина, Отступлений, смешанных семей почти не было. Но в 1959 году Афанасьев Кирилл был снят с должности председателя сельсовета, на его место была поставлена Гарюшенкова Нина, жительница деревни Барута, которая всегда была против Веры – не только старой, но и новой. Она всегда упрекала своих же барутских, которые поговаривали о восстановлении своего храма. За то, что старообрядцы не вышли на работу в Пасху, она ругала не только людей, но и хулила сам праздник. Возможно, снятие Афанасьева с должности не обошлось без неё. В 1959 году михалкинская моленная была закрыта. Люди роптали, угрожали, но выхода не было. Если в тридцатых годах в колхозе была лишь малая часть населения деревни, то теперь почти вся молодёжь, многие были на первом счету, в передовиках. Да и населения уже было меньше. Но возмущение было. Писали письма, прошения, ходили на приёмы. Но на все прошения следовали отказы. Тогда выборные из подписавшихся, Богданов Ермолай Климентьевич (у него находились ключи от моленной) и Иванов Фёдор Иванович (звонарь), поехали в Москву, в Кремль. Однако и там им сказали, что сделать ничего не можем – время такое. И вот в один из осенних дней в начале шестидесятых годов, когда почти всё население Михалкина трудилось на колхозных полях уже объединившегося колхоза «Свобода», в деревню приехали две машины: милицейская и председательская. Новый председатель колхоза пришёл к жившему рядом с моленной Ермолаю Богданову и спросил ключи от моленной. Ермолай отказался, сказав: «А что тебе там делать, там только молятся, а ты не старовер, ключи не дам». Председатель ответил, что в моленной будет колхозный клуб, хотя колхозный клуб был построен в Баруте. Тогда председатель взял лом и пошёл к моленной, возле которой уже начинали собираться люди. Попытались упросить не трогать моленную, но их никто не слушал. Когда председатель с милиционером стали ломать ломом замок, Богданов Ермолай пытался силой им помешать, но старика оттолкнули. Сломав дверь, представители власти зашли в храм, а за ними люди. Из слов одного из участников разорения моленной, представителя от культпросвета района: «Мне нужно было осмотреть здание для будущего клуба, и я зашёл в моленную одним из первых. Меня поразила красота и строгость икон и вообще сама атмосфера в храме. Мы не знали, с чего начать, надо было убирать иконы, а мы стояли, как вкопанные. За нами стояли люди, было слышно, как кто-то из женщин плачет, кто-то просто вытирает глаза от слёз и все молчат. На слова председателя о том, чтобы забирали иконы, кому надо, никто даже не двинулся с места. Тогда председатель подошёл к иконам и снял полотенце, за ним последовал милиционер и председатель сельсовета, стали снимать иконы и выносить. Я видел, как люди переживают, и в своей жизни я не переживал и не жалел так ни о чём, лишь о том, что принимал участие в разорении михалкинской моленной». Снимать иконы пошли и никониане, которые оказались возле моленной, увидев происходящее. Потом всё развивалось ещё более мрачно. Стали даже срывать бархатную обшивку с престола и аналоев, сняли паникадило, иконы выставили возле моленной, на улице. Лампадки и подсвечники валялись, где попало. Люди не скрывали эмоций – никто: ни разорявшие, ни разоряемые, ни сочувствующие. Народу собиралось всё больше, из старообрядцев были в основном старики, которые почему-то не забирали иконы и другим не давали. Женщины плакали, а мужики, не таясь, проклинали власть. Разозлённый милиционер сказал, что если сейчас не уберёте свои иконы, он найдёт, куда их деть. Подошла грузовая машина, и несколько киотов с иконами были брошены в кузов. Моленная была пустая, всё вынесли. Оставался только крест над колокольней. Никто не хотел лезть на колокольню. Председатель предложил одному мужчине (никонианину), который будучи в нетрезвом состоянии, стоял в стороне и смотрел за происходящим, бутылку водки за то, чтобы он влез и спилил крест. На это мужчина ответил председателю грубым отказом. Один из милиционеров влез по лестнице на крышу, добрался до колокольни и спилил крест. Восьмиконечный крест с моленной падал вниз, шептали бабы: «Будь ты проклят, коммунист». Крест с куполом погрузили в машину. Хотели грузить и иконы, но тут одна из клирошанок храма, Зинаида, сказала, что мы возьмём иконы, и все начали брать. Большую часть забрали, но брали все: не только старообрядцы, но и никониане, и сами представители власти, а те иконы, которые взять не успели и которые, по словам председателя сельсовета, были в плохом состоянии, погрузили на машину. Со слов водителя машины: «Ко мне в машину сел милиционер и приказал ехать в Новоржев. Но на полпути к городу, в Жарском лесу, он приказал остановиться и свернуть содержимое кузова в канаву, я послушался и осторожно начал отъезжать от икон и креста, но милиционер заставил меня включить заднюю скорость и несколько раз проехать по иконам, после чего он сел в машину, и мы поехали дальше». А в Михалкине старообрядцы очень долго оплакивали свой храм. Приехавшая из Ленинграда Евдокия Васильева, увидев, что на моленной нет креста, со слезами спросила отца: «А куда дели иконы?» Он сказал: «Разобрали». «А ты чего же не взял? – спросила дочь. – Всю жизнь охранял и не мог взять хоть одну икону». Он ответил: «Не шуми, дочка, скоро и по этим некому молиться будет». Вот так в Михалкине была разорена моленная. Скажу с тоской и откровенно, Молиться в Михалкине продолжали по домам, и детей крестили. Но заметно стала ослабевать Вера среди молодёжи. Из храма сделали клуб. Михалкинские туда сначала не пошли. Но приучали ходить школьников, на киносеансы. Колокол сначала повесили посреди деревни на крестах, а потом погрузили на машину и увезли неизвестно куда. По слухам, он сначала был в Новоржеве в металлоломе, по другим слухам, его отдали в Пушкинские Горы в заповедник. Со временем службы становились реже, только по большим праздникам, да и молиться ходили одни старики. Молодёжь, окончив школу, разъезжалась по городам, а кто, женившись, – по другим деревням, уже было не принципиально, какой веры жена или муж, в семьях с крепкими старообрядцами всё-таки детей крестили по-христиански, но образования христианского почти никто не давал. В школе учителя учили атеизму, заставляли снимать нательные кресты. После смерти отца Михаила некому было наставлять оставшийся без храма народ. Бывшие клирошанки – Окунева Ксения Ивановна (у нее в доме и молились), Кондратьева Анастасия Григорьевна, Лозина Агафия и Евдокимова Харитина Марковна – вели службы, проводы и отпевания. До 2000 года службы проводила Кондратьева Анастасия. После её смерти из грамотных осталась в деревне Юренцево одна Харитина Марковна, пожилая женщина, но по болезни она не может исполнять службы. На месте моленной клуб долго не существовал, молодёжь из деревни после школы уезжает искать лёгкие пути в жизни, в город, в «цивилизацию». Старики умирают, старообрядцы уже не собираются для служб, а некоторые даже перешли в Баруту к мирским. Деревня вымирает, на зимний период остается около шестидесяти человек, почти половина крещёные, но лишь третья часть близка к Старой Вере. В деревне не помнят, когда за последние двадцать лет здесь крестили детей, всё больше отступления. Недавно на постройку одного из домов строители хотели взять пол из моленной, но староверы не дали, сказав, что дом этот общинный, не вам его и ломать. Здание моленной однажды хотели разобрать на дрова в школу, наши опять не дали, а на слова, что «все равно без дела стоит», сказали, что «пусть на месте и рухнет от времени, но пока есть ещё в Михалкине старообрядцы, никому не дадим». * * * Называли Михалкино по-разному: и селом, и слободкой, и деревней, даже городом в шутку называли. Сейчас пустеет Михалкино, как и многие деревни в России. Однажды дачник спросил у меня: «Большая деревня, даже селом можно назвать, так село это или деревня?» Так и спрашивают, Михалкино – село или деревня?
|
